(no subject)

Здесь не было бурно и в лучшие дни –
сейчас же и вовсе: зловонное русло
почти пересохло, и в мусоре тусклом
лежат бездыханные рыбы одни.

И каждая как ненаписанный стих.
Вот эта, истошная чёрная рыба –
она про сентябрь, неразрывность надрыва
и драйва, и боже спасибо за них.

Другая, с крючком в удивлённой губе,
должна была стать наподобие пьесы:
Он многоголосен, Она бессловесна
и, что бы ни сделала, всем – хоть убей –

Его раздражает: то слишком скучна,
то слишком безумна. При этом понятно,
что стих не про женщин, которых гноят, но
про то, как себе же бываешь тошна.

Ещё одна – та, что с дырявым виском –
была бы про греческий остров, и камни,
и пару, бредущую в них – но куда мне:
есть «Перед полуночью» и «Под песком».

В песок утекают все темы, и вся
хорошая злость, и плохая туда же,
и, самоповтором не брезгуя даже,
о чём, околесицу рыбью неся,

хотела сказать, я не вспомню, увы.
Но выбор, по счастью, до крайности скромный,
и, кроме уже оглашённого стона,
здесь может быть только признанье в любви.

В том фильме о Салли, которая Манн –
уже под конец, когда все постарели,
когда её муж управляется еле
с рукой, пожираемой вирусом – там

есть сцена: она его просто стрижёт –
слегка неуклюже, возможно впервые –
ровняет вихры, совершенно седые,
и выглядит самой счастливой из жён.

И оба смеются, и вроде бы столь
обычны, и будничны, и человечны,
но я бы смотрела на них бесконечно,
рыдая над сценою этой простой,

над близостью зримой, и смелостью стать
родными, когда целый мир перепахан
в четыре руки, и над собственным страхом
ни разу подобного не испытать.

Согрей мою спину своим животом,
услышь в моём ухе морскую пучину
и громче её, терпеливо шепчи на-
распев о далёком и близком, о том,

как много нас ждёт и как многое мы
сумеем – «вдвоём» назови или «рядом».
И в мир, освещённый ночным снегопадом,
влюбись со мной вместе в начале зимы.