![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
overnorwayГород-тезка.
Рядом с городом Ve. – кладбище, где земля местами совсем как губка и кажется, что пальцы ног, вспугнув несколько рыжих ящериц, пройдя сквозь рыжие иголки и еще какую-то рыжую труху, достанут до моря. Все покосилось и выглядит так, что совершенно понятно: никакая семья и вообще никто не придет к этим замшелым буквам и потускневшим эмалям, обозначающим людей, похожих только тем, что выбрали город Ve. И, растирая в ладони мелкие белые камешки с могилы того, кто, заложив руки за спину, в мятом плаще, ходит и ходит у тебя под коркой и рассказывает про туман и замерзающие водоросли, про люстры и зеркала, про оттенки серого, про черный лак воды, ласкающей черный лак гондолы (или наоборот?), почти на коленях умоляешь: «Можно у меня будет свой город Ve…».
И получаешь его.
Находившись, накатавшись, наврав в телефон, наслушавшись вранья из телефона, поревев, вытерев лицо влажной салфеткой, подумав «господи я же возненавижу этот город и себя за то что приехала», решив, что сегодня вечером тебе обязательно нужно в ту церковь, где играют Вивальди, сто раз спросив и не найдя дорогу, напившись, накосившись на соседний столик, вздрогнув, когда худое улыбающееся женское лицо так близко к твоему сказало что-то про infelice, притворившись, что не понимаешь, но услышав то же самое по-английски (I just wanted to make sure you are alright), насидевшись у спуска к воде и наконец замерзнув – получаешь его в тот момент, когда входишь на Сан Марко «на одну минуту, просто посмотреть, как она горит, а потом сразу в свою келью, подписывать открытки: ту, где туман – Аннелотте, тушь и акварель – Катрин».
В городе Ve. есть комната с узкой, как гондола, кроватью и окнами, показывающими крыши. Когда сидишь на кровати и слушаешь катящийся над крышами, близкий разноголосый колокольный звон, внутри становится просторно и светло.
В прогулке по нетугому клубку улиц города Ve. сплелось столько тем, что приходится признать: реальность подстраивается даже под плохие стихи. Хотя, когда набережная угомонилась к ночи, я, услышав, что сваи все-таки шумят, подумала: может, не так они и плохи.
В городе Ve. в какой-то момент, отправляясь в туалет, обнаруживаешь, что пол ходит, а раковина раскачивается – что ты, давно слезший с вапоретто, продолжаешь плыть. И, не смущаясь несвежестью рубашки, заходишь в ресторан на верхней палубе, садишься спиной к каменной колонне, заказываешь чай и, глядя на стюардов – белые пиджаки, осанка, скользят, не проливают ни капли – стараешься не разрыдаться от какой-то большей, чем «у нас такого нет», мысли.
Рядом с городом Ve. – кладбище, где земля местами совсем как губка и кажется, что пальцы ног, вспугнув несколько рыжих ящериц, пройдя сквозь рыжие иголки и еще какую-то рыжую труху, достанут до моря. Все покосилось и выглядит так, что совершенно понятно: никакая семья и вообще никто не придет к этим замшелым буквам и потускневшим эмалям, обозначающим людей, похожих только тем, что выбрали город Ve. И, растирая в ладони мелкие белые камешки с могилы того, кто, заложив руки за спину, в мятом плаще, ходит и ходит у тебя под коркой и рассказывает про туман и замерзающие водоросли, про люстры и зеркала, про оттенки серого, про черный лак воды, ласкающей черный лак гондолы (или наоборот?), почти на коленях умоляешь: «Можно у меня будет свой город Ve…».
И получаешь его.
Находившись, накатавшись, наврав в телефон, наслушавшись вранья из телефона, поревев, вытерев лицо влажной салфеткой, подумав «господи я же возненавижу этот город и себя за то что приехала», решив, что сегодня вечером тебе обязательно нужно в ту церковь, где играют Вивальди, сто раз спросив и не найдя дорогу, напившись, накосившись на соседний столик, вздрогнув, когда худое улыбающееся женское лицо так близко к твоему сказало что-то про infelice, притворившись, что не понимаешь, но услышав то же самое по-английски (I just wanted to make sure you are alright), насидевшись у спуска к воде и наконец замерзнув – получаешь его в тот момент, когда входишь на Сан Марко «на одну минуту, просто посмотреть, как она горит, а потом сразу в свою келью, подписывать открытки: ту, где туман – Аннелотте, тушь и акварель – Катрин».
В городе Ve. есть комната с узкой, как гондола, кроватью и окнами, показывающими крыши. Когда сидишь на кровати и слушаешь катящийся над крышами, близкий разноголосый колокольный звон, внутри становится просторно и светло.
В прогулке по нетугому клубку улиц города Ve. сплелось столько тем, что приходится признать: реальность подстраивается даже под плохие стихи. Хотя, когда набережная угомонилась к ночи, я, услышав, что сваи все-таки шумят, подумала: может, не так они и плохи.
В городе Ve. в какой-то момент, отправляясь в туалет, обнаруживаешь, что пол ходит, а раковина раскачивается – что ты, давно слезший с вапоретто, продолжаешь плыть. И, не смущаясь несвежестью рубашки, заходишь в ресторан на верхней палубе, садишься спиной к каменной колонне, заказываешь чай и, глядя на стюардов – белые пиджаки, осанка, скользят, не проливают ни капли – стараешься не разрыдаться от какой-то большей, чем «у нас такого нет», мысли.
