
Где трамваи, высокие, шаткие, дребезжат и расходятся, словно на подиуме модели;
где прохладой и роскошью, идентичными натуральным, постояльцев обласкивают отели,
головами уткнувшиеся в синячища туч и застрявшие в них эквалайзером-исполином;
где с высот этих смотришь туда, где вот только что сам букашкою полз, взглядом чуточку соколиным –
там стоишь на террасе какой-то очередной, объедаешься видом (приснится ль такое снова?),
пьешь бокал за бокалом и думаешь: столько лиц, столько слов – даже страшно – и ни одного живого.
Тем сильнее удар, удивление, счастье, шок, когда прямо в тебя, без елея и без забрала,
не губами – собой – улыбается человек. А улыбок таких, их на свете не просто мало,
их – одна (до сегодня была): те же свет, и грусть, и огранка, и крен – ты стоишь обалдевшим студнем
перед этой улыбкой и видишь рассказы той, об отце, что ходил на каком-то торговом судне.
Почему бы и нет? Брат в порту – не безумней, чем это сходство считать совпадением беспричинным.
Всё знакомо, не только лицо, но и чувство, что кожу сняли, как с яблока ножичком перочинным,
и бескоже чернеешь на воздухе, если в нём не присутствует тот, кто теперь воплощенье смысла.
Не присутствует, нет, не присутствует – ни один, ни второй – повторяешь как мантру, то зло, то кисло.
А в Гонконге туман, липнет к камере и очкам, то и дело сгущается в дождь, но увидеть это
иногда получается только под фонарём, запрокинув лицо к его капающему свету.
Если на конференции ни в кого не влюбился, то конференция прошла зря, я считаю.
Если иногда разрешать себе долго ходить и ни с кем не разговаривать, то обнаруживаешь, что еще что-то умеешь.