А. и А.

«Дело не в маниакальном внимании к сору.
Если заделать меж ребёр свистящую брешь –
хрен что получится», – мы с этим горе-поэтом
нынче ведём что-то вроде эстетского спора,
и на скулёж «не могу ни полстрочки, хоть режь»
я отвечаю счастливой безделицей этой.

Благоуханно-тяжёлое, словно горячим
супом до края наполненная пиала,
лето застыло на пике – ни влево, ни вправо.
Цокаешь с рынка – гружённая фруктами кляча –
ждёшь и не можешь дождаться, когда пополам
небо расколется, и потемнеет, и травы

лягут на землю, послушные ветру, который
с той же безмерною радостью чувствуешь под
всеми одеждами, что и любимые руки.
Цокаешь с рынка – сплошная открытая пора –
кажется, только из носа не капает пот.
После семи надеваешь жокейские брюки,

белую майку, цветное стекло и до самой
ночи гуляешь по городу, ставшему так
невыносимо похожим на Рим: эти камни,
чёрная зелень, и юные грации с «amo»,
теплящимся на губах, и гудящий пятак
площади – всё не отсюда. Пожалуйста, дай мне

руку (сейчас по всему уже меньше, чем тридцать –
так что не бойся, она не прилипнет к моей).
Между ладонями время идёт своей лисьей
поступью. Чтобы всё это могло повториться,
нужно лет сто… Под ногами янтарь фонарей
и хороводики первых коричневых листьев.