
На лоб, пульсирующий шумно, жадно,
и на солёные, как корабельный
борт, веки валерьяново-прохладной
рукой ложатся звуки колыбельной
из папки под названьем "real men" -
и образы не бывших не измен
теряют оглушительную живость,
подробность, многоцветность, уступая
пространство кадра, свет и его лживость
какой-то дивной кукле. Засыпая,
клянусь, что завтра стану как она:
не тело - туго скрученный канат.
Не для кого-то - просто ежечасно
себе напоминая про осанку,
не буду ощущенье, что несчастна,
подкармливать, нестись в нём, как на санках
с горы обледенелой, вниз и вниз.
Что зимы буду пахнуть как анис,
арбузной коркой будут пахнуть лета,
ладони - хлоркой, пасмурные утра -
фарфором, бергамотом и омлетом.
Что стану ровной, взрослой, тонкой, мудрой.
И только потому, что я жива -
не для кого-то - буду кружева
чулок, кулонов и стихотворений
носить, их тонкие узоры пряча
под длинным рединготом настроений,
под юбками до пола, на горячей
груди, под тёмно-красным сургучом.
Что буду улыбаться ни о чём,
расхаживая с цоканьем по гулким,
сырым, как дно фонтана, коридорам
внутри театра бархатной шкатулки;
мести столицу стареньким motorом,
шуршать безлюдьем солнечных аллей,
дышать сладчайшей прелью тополей.
Заглядывая в тёмно-тёмно-синий
витринный лоск - легко, не для кого-то -
сумею находить себя красивой.
Глаза закрыты, вязкая зевота
раскачивает лодку; её дно,
и я, и течь в ней - до утра - одно.